Посмотрел восхитительный фильм от киевской студии имени Довженко, снятый в Украине за год до распада СССР на тему чернобыльской аварии. Снятый украинским режиссером через четыре года после катастрофы, он представляет собой великолепный компендиум, энциклопедию мифов, легенд, слухов и фактов, которые передавались шепотом из уст в уста в Киеве в 1986 году. Одновременно «Распад» - не особо штучный продукт перестроечного кино с его социальной памфлетностью, переходящей в фарс, трагедией, рассказанной не с черным даже, а чернушным юмором. Это перестроечный «треш», который постарев лишь покрылся исторической патиной, и часть его образов местами приобрело оттенок кэмпа – как это случилось, например, с лучшим, возможно, перестроечным фильмом, «Астеническим синдромом» Киры Муратовой – которая, кстати, вполне могла бы снять и «Распад». Любопытно, что в русской википедии стыдливо умалчивают факт американского финансирования ленты, тогда как на imdb указаны две страны-производителя: СССР и США (и на украинской википедии тоже!). А этот факт, помимо идеологической заряженности картины – впрочем, и московские ленты того времени тоже носили в себе убойный заряд «антисоветчины» - объясняет еще и ту роскошь, которую не могла позволить себе тогда студия Довженко: огромный парк грузовиков, автобусов, военных машин, съемки с вертолетов, массовка в Киеве и так далее. Глаза на лоб полезли, когда я увидел абсолютно голливудскую по тратам картину (только, разве что, саму станцию в ночь аварии показали скромно, воспользовавшись темнотой).
«Распад» - это рефлексия в первую очередь киевской интеллигенции, ее воспоминания четырехлетней давности, и рефлексия настолько же громогласная и плакатная, насколько и аутентичная (в частности, Беликов, обвиняя киевскую интеллигенцию в слабости и заговоре молчания 1986 года, обвиняет еще и себя). Гораздо более аутентичная, чем у Мейзина в сериале "Чернобыль": быт дряхлый и бедный, застолья убогие, квартиры обшарпаны и т.п. И да, ВСЕ и ВСЕГДА и ВЕЗДЕ пьют водку, даже в морге врач пьет, перед тем, как завернуть голый труп друга, оператора ЧАЭС, погибшего от лучевой болезни, в какой-то полиэтилен. Главный герой фильма, как и в сериале, тоже не простой советский человек, он журналист (то есть, в понятиях того времени – прежде всего, идеолог режима), и только что… вернулся из Греции, куда простой советский парень, конечно, не смог бы поехать. Отец его бывший «службист», когда-то сажавший врагов советской власти, жена изменяет. Фильм начинается со вранья, и вранью же и посвящен – как и у Мейзина, он пытается ответить на вопрос о «цене лжи» (уверен, Мейзин точно видел это кино, «украв» несколько образов и сцен, корову и старушку, например): герой, обещав отцу-греку «греческой землицы», забывает исполнить обещание, и набирает землю во дворе киевского дома. Так как кино перестроечное, оно перенасыщено символикой и аллегориями, буквально треща под их натиском – такого количества бюстов и статуй Ленина у Мейзина, например, нет, а тут Владимир Ильич то и дело лезет в кадр. Отсюда и постоянные аварии и смерти на заднем плане, символизирующие катастрофу строя вообще: то автомобильная авария на улице Киева, то мужик-ремонтник у вокзала на глазах толпы падает с высоты и разбивается насмерть. Чернобыль тут не назван (хотя его вынесли в цитату в начале фильма), есть некий Город Энергетиков, в котором и происходит авария. Поразительно, насколько порой слово в слово Мейзин цитирует этот украинский фильм. Здешний герой, неназванный «директор станции», в ночь аварии не верит в высокий уровень радиации («проверьте приборы!»), не верит в то, что на крыше лежат куски графита, не верит в взрыв. Трагедию официальные лица начинают замалчивать с самого начала.
Станция полыхает ярко, в кадре горят буквы, традиционно сопровождающие тогдашние официальные здания: «…работает на коммунизм!» Пожарные машины проносятся мимо бюста Ленина в багровом зареве, через несколько кадров еще один бюст Ленина лежит рядом с кусками графита. Следующей ночью ничего не подозревающие киевляне видят на улице армаду автобусов – здесь это не только «ЛиАЗы», но и «Икарусы»-«гармошки». Как и в сериале, Беликов тоже показывает утро в Припяти (т.е., в том самом «Городе энергетиков»), и у него тоже играют на солнечных улицах дети, идущие в школу. Одновременно некая семья играет свадьбу, что позволяет нам насладиться советским застольем (и этих застолий в фильме будет не меньше трех штук) с водкой и прочим. Врач, на руках которого умер друг, знает об аварии и пытается рассказать об этом другим жителям Припяти, заставив хотя бы детей закрыть в квартирах, он пытается остановить свадьбу у ЗАГСа, но тут к нему подлетает некий «аппаратчик», и в ярости шипит: «У нас по расписанию 20 свадеб сегодня, и мы все их отпразднуем! Молчите!» Но почти сразу же в город заезжает вереница автобусов, невероятно длинный «автопоезд», гораздо длиннее, чем у Мейзина (в него уместилось бы три таких городка как Припять): деньги голливудские, решили авторы, так потратим же их на всю катушку! Вывезенных людей высаживают на каком-то эвакуационном пункте – который в сериале «Чернобыль» тоже не показали, а зря! Зрелище удивительное: детский оркестр просят скинуть в кучу радиоактивного мусора их музыкальные инструменты, дети в растерянности (никто ничего ни про какую «радиацию» не знает). У мальчика фонит живот, из его одежды вытаскивают котенка и меряют прибором: котенок «зашкаливает», его отнимают у мальчика, мальчик в растерянности. Тем временем, в «Городе энергетиков» ходят люди из радиационной разведки – все в спецодежде, как положено (еще огромная часть затрат некоего голливудского инвестора) и проверяют на радиоактивность школьные классы с их агитационными надписями «Хай живе 1-е травня!»
«Распад», в отличие от «Чернобыля», делает акцент не на Припяти (разве что на ночных инфернальных, сюрреалистических, почти линчевских окрестностях города, где бредут крестьяне с котомками вдоль дороги, которые на украинском языке – хорошо, что есть английские сабы, фильм с западного трекера скачал – сообщают: «Бачат, мол, радиация какая-то»), а на Киеве, которому Мейзин, к сожалению, не посвятил почти ничего. Сцены в Киеве грандиозны! В редакции советской газеты – над столом редактора нарисован приветствующий Ленин – принято решение не писать об аварии, а освещать какой-то там всемирный велопробег на киевских улицах (был он тогда или нет, не знаю АПДЕЙТ: ЧИТАТЕЛИ ПОДСКАЗЫВАЮТ, ЧТО ВЕЛОПРОБЕГ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ, 6 МАЯ 1986 ГОДА). В кадрах выпуски новостей: нет ничего из Припяти или ЧАЭС, только велосипедисты. В актовом зале или в зале какого-то киевского театра позднее власти все-таки соберут пресс-конференцию (в кадре опять бюст Ленина), на которой седовласый аппаратчик официозным языком будет бурчать о важности борьбы за солидарность и «мирный атом», разоблачая «слухи проклятого империалистического Запада». Кстати, сериал «Чернобыль» критикуют за «товарищей», так вот в украинском фильме «товарищей» тоже навалом: на той же пресс-конференции аппаратчики просят: «Задавайте еще вопросы, товарищи!» «Распад» отлично показывает собственно распад советского общества (помимо измен, разрыва социальных и семейных связей), оно здесь расколото на два абсолютно непересекающихся мира: мир советского быта с его слухами, водкой и скучными застольями и мир официоза, которому уже никто не верит, и который как будто существует в параллельной «твин-пиксовой» реальности. Киев бурлит от самых фантастических слухов! В толпах то и дело слышится: «говорят, надо принимать йод!», «говорят, ни в коем случае не надо принимать йод!», «я слышала, что на станции реактор еще один взорвется этой ночью!», «а я слышала, Киев возьмут в блокаду этим же вечером, никого не будут выпускать!», «бачат, водку надо принимать!» и так далее, и тому подобное.
Один из тогдашних слухов/полуправд режиссер прекрасно визуализирует в абсолютной тональности Дэвида Линча: в ночном киевском аэропорту задерживают самолет с умирающими работниками станции – потому что разного рода аппаратчики с суровыми лицами в «Волгах» и «Чайках» привозят прямо к трапу своих дорогих детишек – не давая никакой информации об уровне радиации (о которой киевляне в результате имеют самое невероятное представление), они все-таки спешат вывезти своих близких. Врач-правдорубец орет чуть ли не матом на них, паразиты, вы раковая опухоль на нашей стране, да пропадите вы пропадом! Молчаливые «официальные лица» в ответ поднимают стекла в машинах и уезжают. Еще одна блестящая сцена – Киевский железнодорожный вокзал, который буквально пучит от толпы горожан, которые, не веря официозу, всячески пытаются свинтить из города куда угодно, хоть к черту на кулички: но билетов нет, или они заканчиваются, дикие очереди в каждую кассу, народ ломится, сбивая с ног инвалидов и старушек, чуть ли не идя по головам, паника киевлян достигает ультразвукового уровня, еще минута, и они разнесли бы вокзал на кирпичики, поубивав «официальных лиц» своими же руками. Позднее авторы покажут осень-зиму 1986 года, где болельщики киевского «Динамо» празднуют победу своей команды в чемпионате СССР (реальный факт, они тогда победили), и разъярившись, переворачивают машину с главным редактором идеологической газеты.
Второй пласт фильма – ночная Зона, где сюрреализм и перестроечный фарс достигает какой-то немыслимой высокооктановой кульминации. Именно отсюда Мейзин, кажется, украл сцену с коровой и бабушкой: ликвидаторы прочесывают пригородные села, обнаруживают в одном из сараев корову, один спрашивает начальника: «Застрелить корову?» и получает ответ «Не надо, к утру она сама сдохнет». Бабушку же покажут в документальных кадрах в финале: она настоящая! Собрав скарб, покидая родную деревню, бабка не хочет расставаться с радиоактивными вещами. Журналисты советского телевидения демонстрируют зрителям зашкаливающий за 1000 рентген прибор, все вещи старухи страшно радиоактивные. Старуха собирает скарб обратно, и вместе с этой тяжелой ношей, кажется, неподъемной для нее, сгорбившись тихо-тихо идет по дороге прочь от родной земли. Без слез на нее и смотреть невозможно: чудесная, милая, живая и настоящая – она главная пострадавшая всей этой катастрофы: всю жизнь прожившая на своей земле, перед смертью она вынужденно покидает ее и уходит в неизвестность. И в ответ никаких упреков, жалоб, слез, в камеру она улыбается, а на сердце у зрителя кошки скребут.
В тех же окрестностях несколько дней блуждает пара новобрачных, сбежавших из Припяти в леса на мотоцикле. Они ничего не знают. Спрашивают у сельчан, что происходит, те сами ничего не понимают. Пара каким-то образом добирается до села в 18 км от АЭС, где в церкви в тот момент справляют… Пасху! То есть, пара в лесах проходила пару недель, так как Пасха в 1986 году выпала на 5 мая. Режиссер, вольно распорядившись хронологией, выиграл в художественном отношении: служба в церкви, бабки приносят в храм куличики и яички для освящения, поп и другие церковники распевают гимны, пока люди в странных спецкостюмах (радиационная разведка) заходят в храм и выносит оттуда все вещи, сгребая куличи с яйцами, свечи, иконы в мешок. Следует мощный образ: священники в халатах и ликвидаторы в халатах выходят из храма вместе, поп пытается вынести икону, которая «святая», ликвидатор говорит, что она же радиоактивная, посмотри, «светится уже!» Священник, милый недалекий старичок, отвечает: «Так это же хорошо, что светится!» Мол, стало быть, действительно святая! Увы, с иконой ему приходится расстаться. Один из солдат спрашивает у офицера: «Где тут партийные органы?» - «Органов уже нет, остались только партийные» - «Куда же они делись?» - «Пропали в борьбе за мирный атом».
В финале фильм, страшно раскачавшись между фарсом и трагедией, комедией и ужасом, окончательно сходит с рельсов и уходит в абсурдную даль: у Зоны собралась разношерстная толпа, которая кричит и визжит, в руках у людей транспаранты «Я записался в добровольцы!», «Советская радиация лучшая в мире!» и т.п. В толпе внимательный зритель разглядит и совершенно голую женщину (и у нее все видно!) и даже совокупляющуюся пару (и у нее тоже все видно!). Конечно, я понимаю, это уже перестройка и все можно, но увидеть как мужик трахает женщину в толпе демонстрантов у чернобыльской Зоны в еще советском фильме? Обалдеть. Наконец, вишенка на торте: редкая документальная съемка с вертолета Припяти и окрестностей в 1990 году: одинокие брошенные дома и фермы, пустующие церковки, построенные стадионы и высотки, дворцы культуры и площади, на которых никого нет. Художественно вклинивается лишь эпизод с сиротой, который потеряв во время ликвидации папу и маму, остался один одинешенек в Припяти, и на главной площади с обязательной статуей Ленина, огромными буквами выводит надпись: «Мамка! Я пришел. Приходи, я тебя жд…».Скрин-лист фильма можно посмотреть тут.
